В философии со времен Пифагора присутствует мысль, что “наше психофизическое устройство, по определению, патологично. ... Если под патологией (или болезнью) понимать некое ускользание, нашу неспособность ухватить, придать устойчивое выражение, либо удержать какое-то состояние. ... И это - причудливая игра нашего естественного устройства, которое мы как раз воспринимаем как нормальное, именно оно - патологично” (стр.180).
А есть ли непатологические состояния человека? Да, есть. Это “обращенные состояния”, когда удается выйти из “сумерек качеств” к пониманию “игры количеств”, стоящей за ними. Есть законы - ограничения, наложенные “на нашу попытку, как людей, что-либо чувствовать, испытывать и понимать. ... Та причина, по которой что-нибудь невозможно, называется законом” (стр.181). Эти законы задают топологию пространства, в котором протекают психические процессы. У Пруста - и “время тоже каким-то образом устроено, аналогично пространственному устройству возможностей и невозможностей” (стр.181). “Так вот, Пруст подчеркивал: у пространства есть геометрия, а у времени есть психология. Не в том смысле, что наша психология разворачивается во времени, здесь обратная мысль - что у времени есть психология, у точек времени есть психологические, психические пометки. ... Это нам что-то позволяет и чего-то не позволяет - испытать, почувствовать, понять. ... Значит, всякий разговор о топологии в том смысле, о котором я только что говорил, предполагает, что мы должны отказаться от представления, что время есть одно измерение. И дальше мы увидим, в каком смысле время имеет много измерений” (стр.182).
С ограничениями - понятно. Но что собой представляет само движение в этом сложном пространстве? Это движение души к божеству, к пониманию, “чтобы в ситуации страстей, которыми мы заброшены или замкнуты на какие-то предметы наших желаний, стремлений, ценностей, пройдя эти предметы, узнать за ними божества, чтобы узнать, что в действительности не в предметах было дело, а в каких-то богинях, с которыми мы обручены. И узнав это, оставить в покое других, лишь тогда мы сможем с ними жить, а иначе наша общественная жизнь, жизнь общения будет адом” (стр.182).
А достижение такого понимания сопряжено с радостью освобождения, хотя (по закону) приходится на крайние точки - пики страдания. “Я говорил вам о флаге понимания, который взвивается над страданием. ... Флаг понимания, который есть высочайшая радость. Потому что понимание - это всегда понимание общего или того, что частица переживаний является в действительности не только моей, но частицей универсальной человеческой души” (стр.184).
Радость достижения понимания, как и потребность понять нуждаются в более основательном объяснении. Приобщение к “универсальной человеческой душе” - это хорошо. Да что мне от этого? Тем более, что и передать свое понимание другому (молодому) невозможно. Объяснение видится в сугубо утилитарном эффекте скачкообразного повышения качества собственной картины мира (или субъективной оценки этого качества). И побуждает к соответствующей работе обнаружившееся при реализации поведения несоответствие прогноза фактическому результату, воспринимаемое как опасность (мозг ошибся!), и связанная с эти резкая отрицательная эмоция.
А “тот, кто понял, уже не имеет претензий к конкретным людям. Он и себя видит со всеми слабостями и силами и понимает, что если увидел за этим богиню, то увидел и удерживает тот корень, из которого вырастает вообще все человеческое. И это - ощущение держания корня, из которого все вырастает и который открывается в прозрачной, кристально-звенящей ясности страдания, при отсутствии претензий - мир ли виноват, или я виноват... держание этого состояния и есть состояние героя, того , кто поступает согласно героическому сознанию, а не сознанию естественного пафоса ” (стр.185).
ММ проводит противопоставление первоначальной фигуры греческого героя - “хтонического” героя, полного воплощения той или иной человеческой способности (Геркулес - это воплощение силы), герою античной культуры - герой тот, “кто понимает и видит, что, во-первых, нечто существует в мире только потому, что я это здесь испытываю, и во-вторых, в этом нечто я вижу корень, из которого вырастает все остальное. Корень универсальной человеческой души или корень универсальной человеческой добродетели. И поэтому, скажем, греческий герой в принципе не может раскручивать в мире маховик злобы, потому что “все правы”. В истории русской культуры, к сожалению, получил преобладание именно герой первоначального, хтонического типа... “ (стр.186).
Как стать героем понимания? “Пока я не прошел предел страдания или отчаяния (а отчаяние есть отсутствие надежды), я невозможен ни для себя, ни для других; лишь за этим пределом я становлюсь для себя допустим и возможен, и для других тоже, и другие для меня. Шекспир это выражал так, что за отчаянием, собственно, и начинается другая жизнь. ... Понимание есть одновременно отсутствие надежды. И такое понимание лежит, конечно, за точкой предела отчаяния. За этой точкой открывается нам мир” (стр.187).
Переживание человеком достижения понимания мира содержит элемент мистики. Кажется, что знаешь все, присутствуешь везде, в твоих руках корень, из которого вырастает все остальное. И рождается вера. Греческая цивилизация погибла, но мы помним ее идеалы. Вера способна существовать, не опираясь на предметы. “То есть предметом веры является вера. Предмет, на который направлена вера, есть воспроизводство самой веры. Больше ничего” (стр.188).
Иммунитет верующих к атеизму основывается на высокой субъективной ценности однажды достигнутого понимания мира. Как воздушный вихрь, такой сложный психический объект как вера поддерживается в актуальном состоянии всеми силами души, втягивая их в свою орбиту. Разрушение веры, вытеснение новой верой - катастрофа огромного масштаба в индивидуальном сознании и в общественном сознании.
Понимание освобождает человека от игры естественного сцепления событий, от естественной игры страстей. Понимание - это состояние свободы. Понимание достигается трудным воссозданием мира в своем сознании заново. “Это есть то, что каждый раз приходится возрождать. В этом смысле свобода есть бремя...” (стр.189). И торопитесь создавать и воссоздавать, “потому что потерянное время - это время, когда не было что-то создано” (стр.189).
Дальше ММ рассматривает два постулата психологии. Первый постулат: в нас заложено (запечатлено) нечто независимо от нас, и то, что запечатлено независимо от нас - правдиво, “мир правдив, в том виде, в каком он запечатлен” (стр.190). Второй постулат: этот запечатленный в нас мир изначально нам непонятен, мы осваиваем его, в том числе - философски. Пруст: “Вся моя философия, ... сводится к тому, чтобы оправдывать, реконструировать то, что есть” (стр.190). Успеем или не успеем понять?
Свойство состояния понимания: “... В состоянии понимания или в героическом состоянии мы оставляем мир и людей в покое, выполняя тем самым внутреннее требование самого этого героического сознания - мы не занимаемся ни другими, ни собой, а только тем, что есть. Вот это слово “есть” и есть то, что в философии называется бытием” (стр.190).
Знать, видеть предметы и понимать, видеть смысл сущего в целом - совершенно разные вещи. “Смысл есть всегда другое” (стр.191). ММ приводит пример знания и понимания любовных отношений ребенком и взрослым человеком. Ребенок может все знать, но все знания не помогут ему понять то, что придет с половым созреванием. Юноша в принципе не может понять смысл пушкинского афоризма: чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей.
Важно то, что понимание нельзя передать другому, понимание “не сообщается по пространству понимания” (стр.192). А когда понимание достигается, то “возможно, когда мы поймем, то поймем то же самое, что уже известно. Но должен быть пройден путь. Следовательно, вместо того, чтобы передаться, как сказал бы Пруст, в планиметрии, это должно пройти какими-то подземными путями” (стр.192). И путь (подземный - в темных глубинах индивидуального сознания) совсем не прямой, может быть вырыта целая область. След такой работы - целый материк так называемых детских теорий происхождения.
Смысл не исчерпывается предметами. “Очевидно, это что-то сверх-эмпирическое или мета-физическое, за-физическое, сверх-физическое. ... Повторяю: только то, что не является ничем из того, что мы видим, есть бытие, бытие того, что мы видим” (стр.194).
Насколько оправдано строгое противопоставление истинного бытия и того, что мы видим? А если связь предметов видна? Нужно ли искать нечто более глубокое, сверх необходимого? Метафизическое - лежащее за нашим опытом, раскрываемое в глубоких слоях (не в первом слое - видимого) реконструкции мира в нашем сознании. А смысл, понимание (освобождающее) вовсе не обязательно целиком погружено в метафизическое. “Интеллигентство” - приклеивать ярлык второго сорта на понимание сложных, хотя и вполне видимых вещей.
Концепция “большой гонки” претендует на раскрытие смысла человеческой жизни. Но вся ее метафизичность в том, что невозможно непосредственное наблюдение возникновения человечества и, слава богу, пока ненаблюдаем конец существования человечества. Эти предметы - в не слишком глубоком слое реконструкции.
Непонятное в принципе нас гипнотизирует, не дает оторваться, отвернуться. ММ говорит, что музыкальная мелодия - “другое явление, в ней уже как бы есть что-то, уже есть бытие, и она звучит как нечто, гипнотизирующее нас, что мы должны расшифровать, раскрыть” (стр.194, стр.195). Какой смысл в ней? Он не сводится к правилам следования и сочетания звуков.
Еще пример принципиально непонятного - смысл доброты. “В конкретной ситуации никогда нельзя понять, например, смысл доброты путем приложения правил или общей формулы добра” (стр.195).
И еще: ”Незнание мальчиком разницы полов, как факта, не есть его невежество. Невежество, как известно, устранимо просвещением, но попробуйте просветить мальчика насчет разницы полов, или юношу, сказав, что с женщинами нужно поступать по формуле Пушкина: “Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей.” Не получится” (стр.196).
В подобных случаях мы имеем дело с незнанием, которое “не есть невежество, а есть ситуация невозможности знания” (стр.196).
Дальше идет очень сложный текст. ММ строит несколько геометрических и физических моделей, которые должны способствовать пониманию рассматриваемых вопросов. Первая модель уже знакома: это плоскость, на которой проведена черта. С одной стороны - явления со знаком минус - неосвоенные сознанием. С другой - со знаком плюс - объекты сознания. Между ними - нулевая точка, где каждому предстоит только своими силами, тратой себя, с риском достичь понимания.
Усложненная модель - конусообразная воронка на отрицательной части этой поверхности. “...Там что-то закрутилось, что может нас выталкивать или, наоборот, втягивать. Этакое выталкивание-втягивание. Дело в том, что такой конус действительно существует: на отрицательной части плоскости существует то, чего мы не знаем, но хотим знать. И мы начинаем идти в нашем движении понимания” (стр.196).
Двигаясь в этой воронке мы не можем вернуться, скажем, в сад, где были в детстве. Лишь в своей памяти можно восстановить ту обстановку. Но эта реконструкция ничем не будет отличаться от снов.
“Вернемся к конусу. Глаз, устремленный вверх, обегает стенки этого конуса, он фактически создает стенки конуса, но так, что все отскакивает ко мне и меня будто выпихивает. Фактически все, что я устремлю туда, будет возвращаться ко мне, скручивать меня и нагибать вниз к точке равноденствия, говоря мне: рой, а не гуляй! ... Верхний конус состоит из невозможностей. Поэтому нас что-то и выталкивает, выпихивает. А мы упорно туда лезем, хотим прояснить” (стр.198).
Роль человеческого общения Пруст понимал специфически, отрицая дружбу. Дружба - пустая трата времени, не сопровождается риском, не продвигает к пониманию. К Прусту зашел любимый друг, “и Пруст замечает: и улетели мои мысли, и я упал в дружбу” (стр.199). Друг занимает твое (второе) место во внутреннем диалоге. А ты остаешься вынужденно на поверхности, не продвигаешься. “О каких бы предметах ни шла речь, все это остается на поверхности” (стр.199). А для продвижения к истине нужно “неделимым образом присутствовать в самом себе. А в наших попытках пройти по конусу, по воронке - мы делим себя, и поэтому нас выбрасывает назад. Мы не можем проделать путешествие. ... Для нас закрыт путь действия. ... Более того, для нас закрыт и путь воображения, потому что, как тонко замечает Пруст (обратите внимание, здесь в одной фразе заключен целый психологический закон наших способностей): воображать мы можем только то, чего нет, а то, что мы должны понять - есть!“ (стр.200).
Для писателя быть наедине с самим собой значит, “что есть только один способ писать для всех... - это писать, не думая ни о ком” (стр.200). Воображать можно лишь “по отношению к предметам, которые мы видим; и только такой предмет требует художественного воображения” (стр.201).
Не только для писателей: “Значит, мы пытаемся открыть пространство, которое можно назвать пространством реализации себя, и оно нас выталкивает, если мы пытаемся реализовать себя путешествием, в воображении, практикой, в непосредственном наслаждении, прямом переходе к наслаждению” (стр.201).
Что до наслаждений, то здесь необходим зазор воздержания. “Кстати, все человеческое, если не иметь этого зазора воздержания, держит в себе то, что Фрейд называл инстинктом смерти, тонатосом” (стр.201).
В наркомании этот зазор - от кайфа до передозировки. Очень наглядно.
Продолжаем определять законы, управляющие нашим движением к смыслу, к пониманию. “Ибо что такое смысл? Все, что бескорыстно, что не является нашим непосредственным интересом” (стр.201).
Противопоставление смысла непосредственному интересу - тоже дань “интеллигентству”. Поиск смысла - это жизненно важная работа по повышению качества поведения. И лишь интеллигент занимается поиском смысла профессионально, вне связи с грубой реальной деятельностью. Ему, конечно, приходится в поисках всеобщего смысла отстраиваться от собственных (не всеобщих)бытовых проблем и интересов.
“Воображение, путешествия, непосредственные действия, прямое удовлетворение желаний - все это область внешняя по отношению к нам. Но тогда, казалось бы, можно обратиться к самим себе в психологическом смысле. Однако и тут тоже не получается “ (стр.202). И “путь исповеди в смысле анализа самого себя, как реального эмпирического существа - тоже закрыт. Не только вовне, но и извне воронка зацепляет наш взгляд и возвращает назад, упирает носом в точку, которая у наших ног, куда мы должны углубиться” (стр.202).
Отрицается и использование ассоциаций, “заранее заданных ассоциаций своей психической жизни” (стр.203). “И не подставлять содержание своего внутреннего мира под расшифровку обращенного к тебе впечатления, которое говорит : “воскреси меня”. Это - ситуация Пруста: все обращено к нам, смотрит на нас и оживет, если мы что-то сделаем. “Что-то сделаем” означает, что мы не можем сделать это ни ногами, путешествуя, ни воображением, ни испытывая заново удовольствие” (стр.203). “... Бессмысленно накапливать количество прослушиваний симфонии” (стр.204).
“Из всех этих актов мы снова выпихиваемся к точке равноденствия, где стоим и должны перевернуться. Это и есть точка зрения непатологии или непатологических состояний обращения, конверсия” (стр.204).
Таким образом, есть ряд путей, не ведущих к пониманию.
“Завершая, скажу так: вся проблема ситуации перед лицом нашего призвания состоит в том, чтобы жить в настоящем. ... И это самое трудное - жить в настоящем. Но мы к этому приведены... Что такое жизнь? Живое, по нашему интуитивному пониманию и ощущению, отличается от мертвого тем, что оно всегда может иначе. Быть живым - это быть способным к другому” (стр.204).
БИГЛОВ Ю.Ш. КОНСПЕКТ ЛЕКЦИЙ О ПРУСТЕ МЕРАБА МАМАРДАШВИЛИ
С ЗАМЕТКАМИ ЧИТАТЕЛЯ, ИСПОВЕДУЮЩЕГО
ДЕЯТЕЛЬНЫЙ ПЕССИМИЗМ г.Белгород, 2000г.
