Требует анализа само свойство человека мыслить и хотеть истины.
Мышление, стремление к истине не является доброй волей человека. Ницше показывал, “что если мы и можем приходить к истине, то только вопреки нашей природе, мы приводимся к истине силой и путем страдания” (стр.396, стр.397). Пропасть зла и опыта, ад лежат между нами и той истиной, к которой мы приходим, будучи приведены в движение. В этом движении формируется сам субъект. “То есть мы не должны представлять себе дело так, что перед миром стоит готовый субъект, который начинает его познавать, совершает какую-то траекторию или путь в мире и выныривает в конце мира с какой-то истиной” (стр.397). Глаза субъекта закрыты пеленой иллюзий.
Нет причин, почему нельзя признать мышление врожденной функцией даже не человека, а множества животных. Это функция оптимизации поведения на основе прогноза и в соответствии с естественной целью - максимизировать массу вещества с видоспецифической организацией. У человека полезность прогноза принципиально улучшена, так как используемая картина мира достигла нового качества - комплексности. В ней произошло увязывание отдельных причинно-следственных цепочек, используемых и другими животными. Из-за увеличения эффективной глубины прогнозирования в круг актуальных для человека проблем попали множество отдаленных и редких угроз. Это привело к смещению цели оптимизации поведения. Человек максимизирует некий функционал от численности людей и степени их защищенности от угроз. Этим человеческий мозг занят постоянно. Правильно развившаяся органическая структура мозга начинает работать сразу, и у мозга нет выключателя.
Психологические проблемы человека состоят, с одной стороны, в несовпадении обобщенной оценки, определяющей выбранное оптимальное поведение, и ранжирования вариантов поведения по частным оценкам. Это усугубляется большой ролью критериев и моделей, не контролируемых на уровне сознания. Особенно ярко выделяются ситуации, когда неосознанно удовлетворяемые интересы вида (популяции)заставляют индивида поступиться очевидными интересами собственного существования.
С другой стороны, источником психологических проблем оказался универсализм мозга в отношение решаемых задач. В поисках глобального оптимума собственного поведения человек давно вышел на такой уровень, где теряет смысл понятие смысла жизни. Это подрывает основу разумного поведения. Мозг может продолжать выполнять свою биологическую функцию, если в картину мира добавлены некоторые заглушки, замещающие то, чего нет - смысл существования человечества. Или - придется научиться жить с дырой на месте смысла.
Истина - в отношениях, а не в свойствах и качествах предметов. Так живописный цвет “есть нечто существующее и выявляемое живописью лишь в отношениях, а не абсолютное проявление какого-либо предмета, которому он был бы свойственен. И то же самое относится к качеству или свойству мышления” (стр.397). За этим качеством стоит постоянное движение человека к устойчивости. “Итак, мы пошатнулись, двинулись, чтобы установиться, и в этом интервале происходят тысячи завязей и вещей, о которых я говорил, формулируя аксиому: всегда уже поздно” (стр.398).
“И здесь мы сталкиваемся с феноменом или законом необратимости. С тем, что Пруст (осознав этот закон и чувствуя его всеми фибрами своей души) называл очень странным словосочетанием: метафизическое апостериори” (стр.398). В этом словосочетании - контрадикция. Метафизическое (логическое) определяется традиционно, как априорное, и никаким опытом опровергнуто быть не может. Апостериори в отличие от априори значит “после опыта” или “по опыту”. Метафизическое апостериори “есть нечто, что одновременно и истинно, или априорно, и опытно. Очень странное словосочетание” (стр.398).
А смысл здесь в том, что желание - пафос “содержит в себе метафизическую часть, которая не разрешима и не сводима ни к какому сочетанию своих предметных элементов” (стр.399). Желание принимает форму стремления к соединенному с ним предмету. Выбор этого предмета имеет варианты, но будучи раз реализованным он апостериорно впредь будет совпадать со способом осуществления желания, единственным возможным впредь. Происходит сращение структуры желания с каким-то предметом. “В осуществлении желания я исполняю себя. И исполнить себя теперь могу только в манере или форме, заданной случайным объектом” (стр.400, стр.401). Пруст показывает как желание нежности, которое могло бы замкнуться на различных женщинах, случайно замыкается на одной. А в дальнейшем герой не может отделить свое желание нежности от этой выбранной однажды случайно женщины.
“Идея ее уникальности не была уже метафизическим априори, почерпнутым из того, что Альбертина имела индивидуального, а была апостериори, составленным из упаковки случайных, но нерасторжимых элементов моих воспоминаний. Теперь я уже не мог больше желать лишь нежности, не желая одновременно ее и не страдая от ее отсутствия” (стр.400).
И мы будем впредь двигаться по определенным случайным опытом траекториям “априорно по отношению к любому последующему опыту, источающему из себя, как лучи, линии детерминации” (стр.401). Последующий опыт не может ничего отменить в сложившемся метафизическом апостериори, но может добавить новые сращивания.
Здесь “проглядывает и кусает нас жало необратимости. ... Точка после необратимости не соединена с точкой до нее” (стр.401). Мы не можем произвольным волевым усилием воспроизводить и повторять ментальные и психологические акты.
Возможна миграция чужого опыта, формирующая у индивида метафизическое апостериори. Любовь Свана к Одетте необратимо определила форму, в какой Марсель вообще мог испытывать чувство любви.
“Потому что метафизическое апостериори - это нечто, упаковавшееся после движения, но так, что распаковка, рассоединение невозможно, и в этом смысле это необходимая связь, открывающая мир, в котором любой частный опыт, любые случаи, любые эмпирические содержания подчиняются этому априорному элементу. Но сам он есть метафизическое апостериори” (стр.403).
Дальше ММ отмечает связку темы необратимости с другими постоянными темами лекций. С темой символов и феноменов необратимость связывает факт, что называется “необратимостью то, вещественными следами чего и являются символы, которые нам доступны лишь феноменально. Та форма явления, в которой мы воспринимаем символ, есть феномен” (стр.403). С темой объемной психологии, у которой есть дополнительное измерение, называемое Прустом то временем, то пространством, метафизическое апостериори связано тем, что, собственно, относится к этому дополнительному измерению психологии.
Чтобы понять, нужно произвести экстериоризацию понимаемого, необходимо вынести действующие силы “в такое поле, чтобы можно было рассматривать результат не как продукт психологической операции, а как динамическое сцепление” (стр.404). Вместо этого, мы часто выполняем интериоризацию, ища истину в своей внутренней жизни, которая на самом деле есть лишь игра воспоминаний. Но “определенные наши состояния сознания в действительности и есть эффекты в нас действий полей вне нас, в которые мы включены. Их эффекты и представляют собой то, что внутри себя самих мы воспринимаем как продукты наших психологических операций, выборов, продукты нашей концентрации внимания и так далее, совершаемых желанием” (стр.404).
Это скользкое утверждение, будто определенные состояния нашего сознания есть эффект действия неких внешних полей.
К моменту состоявшегося выбора поведения все, что привело к этому выбору, содержится в сознании индивида.
Образно можно назвать внешним по отношению к индивиду полем поле интересов вида (популяции). Или поле воспитания, эффект которого сохраняется в форме знаний, полученных “на доверии”.
Однако и запись интересов вида, и воспитание по времени не близки к моменту выбора поведения. А использование образа “поля” ориентирует на некую сиюминутную всепроникаемость внешних факторов, не контролируемых на уровне сознания. Но, то ли к счастью, то ли к несчастью, пропускная способность информационных каналов, связывающих человека с внешним миром, слишком мала по сравнению с объемом используемой картины мира. Поэтому сиюминутное внешнее влияние может быть только достаточно простым.
ММ продолжает: “Но если это так, тогда то, что мы делаем, есть не совсем то, что мы делаем, а есть то, что делается. Не мы упаковали, а упаковалось” (стр.405).
А в своих воспоминаниях мы можем произвольно соединять несоединяемые точки своей объемной психологии, не учитывая ограничения, налагаемые метафизическим апостериори.
“В другом совершенно месте Пруст говорит, что если есть выбор, то он не может не быть плохим. Имея в виду, что если мы делаем что-то по-истине, то это делается единственным действием, не предполагающим выбора, а предполагающим лишь следование внутренней необходимости” (стр.405)
Хороший шаг - вынужденный шаг. Это не просто внутреннее правило мышления. Это вытекает из принципиальной дефицитности ресурсов и неограниченности спектра угроз. Хороший шаг парирует очевидную угрозу и в этом смысле не может быть неправильным. Инвестиция “впрок” имеет ограниченную надежность, ведь неизвестно, какая угроза в действительности станет актуальной в следующий момент.
Стиль Пруста характерен частым использованием терминов точных наук: “Подобно тому, как есть геометрия в пространстве, существует психология во времени, где расчеты или вычисления психологического плана уже не будут точными” (стр.405). Это - метафоры, обнажающие устройство текста. Хороший стиль не оставлял автору свободу выбора слов. Иногда есть аналогии с теорией относительности, хотя Пруст вряд ли был с ней знаком. Так у Пруста “тело” деформируется в зависимости от направления движения. “Просто наш мозг, раз есть стиль, устроен таким образом, что он порождает точные слова, которые совпадают со словами, специально выработанными людьми в другой области, но применительно к аналогичной проблеме” (стр.407).
“Направление”, “скорость привычки”, “скорость страстного желания” - “это все термины из психологии, применимой к мобильным, то есть подвижным состояниям души” (407).
Метафизическое апостериори растворяется забвением, как формой времени. “Кстати говоря, здоровый человек тем и отличается от больного, что может забыть, а больной не может” (стр.408). Пруст пишет, “что время есть могущественный инструмент адаптации к реальности, потому что постепенно оно уничтожает в нас сохраняющееся прошлое, которое находится в постоянном противоречии с настоящим” (стр.408).
Пруст говорит о продолжающемся переживании любви к исчезнувшей Альбертине. Это дление показывает, что любовь не заключена в предмете любви, это любовь - “во мне”. Но она может со временем заместиться любовью к другому объекту. Выводы: во-первых, полная реализация одного чувства или единицы чувства требует несколько или много индивидов, в одном “вся любовь” не помещается; во-вторых, забвение не есть смерть тех, о которых мы должны помнить, а смерть нас самих.
С забвением предмета уходит целый комплекс объектов сознания. С предметом любви забывается и нечто внутри нас, что так и не реализовалось и уже не может быть реализовано. Умирает часть нашей души. Она была упакована в фигуру забытого предмета.
Идет постоянная упаковка-распаковка наших состояний в связи с желаниями и вспучивающимися предметами в луче желания.
“Потерянное время есть та часть метафизического апостериори, которая не совпадает с Альбертиной и умрет, если будет отдана потоку времени. Если я просто забуду в силу пассивного процесса времени” (стр.410).
“Итак, есть как бы не предметы-вещи, а полевые предметы” (стр.410). В моем представлении о мире эти предметы вспучены. “Они сами не держатся - содержание их неадекватно фигуре. Фигура выделена и держится этими лучами, идущими из точек-интенсивностей, которые мы задали, выделив их знаками предназначения, то есть нашим отношением к богиням” (стр.410). “Я как психологическое сознательное существо участвую в игре интенсивностей,...” (стр.410). Участвуя в этой игре я буду жить как вещь в мире вещей, в мире фетишизма. А чтобы освободиться, я должен оживить этот мир. А это “возможно лишь при условии отношения к миру не как к спектаклю, а при условии веры в него как в некое существо, не имеющее себе эквивалента. Веры в мир как в уникальное индивидуальное существо” (стр.410).
Пруст предлагает вариант построения заглушки, придающей некий смысл человеческому существованию - верить в мир, как в некое индивидуальное существо. Этот вариант не хуже, но и не лучше других. Кое-кому он подойдет (и кое-кого спасет), другим - нет.
Оживить мир актом веры - таков предлагаемый путь к освобождению. “Пруст называет это экспериментальной верой. Конечно, когда Пруст говорит “вера”, он имеет в виду “веру” в глубоком эзотерическом религиозном смысле. В том смысле, в каком вера по определению есть вера вопреки, или - верую, потому что абсурдно. ... По определению вера есть верующее отношение к тому, для чего нет никаких оснований помимо самой веры. ... Иначе - это не вера. Только невозможная вещь необходимо требует акта веры в нее. В предположении, что она может случаться в зависимости от веры. Несмотря ни на что” (стр.411).
Есть “точка, в которой пути философии и религии пересекаются, - хотя там же они и расходятся” (стр.411). Это вопрос веры.
Пруст говорит об экспериментальной вере, когда веруя, человек с риском вкладывает самого себя, свою жизнь как экспериментальный материал в проверку истинности веры.
“Лишь вводя в жизнь какие-то свои, контролируемые нами условия, и повторяя явления жизни на этих условиях, то есть экспериментируя, мы можем что-либо узнавать за тканью, которая на наших глазах ткется фигурами” (стр.411). Именно этим, экспериментальной психологией такого плана давно уже заняты художники, поэты, писатели. Их экспериментальные порождения - их произведения. Они добавлены в мир.
“Это и есть вера в противоречии с фактами. Я верю, что Альбертина добрая, хотя знаю, что она мне изменяет. Верю, что она благородна, хотя знаю, что она порочна. Здесь вера есть условие порождения мира. И Пруст понимает, что единственное условие, на котором мир может родиться, есть, конечно, вера. Других оснований для рождения мира нет” (стр.411).
Предлагается построить свой мир (более широкий, чем мир вещей) на основе принципа “Верую ибо абсурдно”. Вряд ли это годится для всех людей. И уж мораль держаться на таком основании не будет.
Вера - позволение себе видеть больше, чем совокупность вещей. Это “больше” - множество отношений. И среди них - мое отношение к вещам, выходящее за пределы моего опыта и участвующее в выборе моего поведения.
БИГЛОВ Ю.Ш. КОНСПЕКТ ЛЕКЦИЙ О ПРУСТЕ МЕРАБА МАМАРДАШВИЛИ
С ЗАМЕТКАМИ ЧИТАТЕЛЯ, ИСПОВЕДУЮЩЕГО
ДЕЯТЕЛЬНЫЙ ПЕССИМИЗМ г.Белгород, 2000г.
