То, что человек есть существо-амфибия, погруженное в две бесконечности (для Пруста - в прошлое и в актуальную реальность), порождает противоречия между фактом события и содержанием события. Марсель знает, что Альбертина умерла, но он может погрузиться в живое воспоминание о ней. Фактически мы вообще имеем дело только с собственными состояниями сознания и “не можем вытащить себя за волосы из болота и посмотреть и на себя, и на предметы внешнего мира со стороны” (стр.451, стр.452).
Содержание события может быть доступно или не доступно. “Так же как есть опыт, а есть факт извлечения опыта. Сейчас я обращаю внимание именно на факт извлеченности или неизвлеченности опыта. Поскольку опыт - не просто событие в мире, а еще нечто, чему учатся или не учатся” (стр.452). Воспринятое содержание опыта имеет форму состояния сознания - содержания находящиеся в состояниях. “Отсутствие состояния, отсутствие извлеченности опыта - тоже есть состояние” (стр.452). И такое состояние может быть продуктивным. “Для судеб жизни и истории вообще очень важно принятие одновременно состояний со знаком плюс и со знаком минус, то есть принятие мысли, что отсутствие состояния есть тоже состояние” (стр.452).
Время “есть измерение факта событий, а не содержания этих событий в мире” (стр.452). Время прошло, и мы сумели извлечь содержание ранее состоявшегося события (факта). Тогда в области жизненных историй время “есть время между тем, что уже есть, но не извлечено, и этим же, когда извлечено” (стр.452).
Истина уже есть. “Когда мы начинаем жить и действовать, уже слишком многое сплелось, и в каждый данный момент мы имеем перед собой последствия наших вложений в мир. ... Всегда уже поздно. А это означает, что истина о нас - уже есть. Она есть и в нас. ... Если мы что-то вспомним, то вспомним то, что знали. Знали, не зная. Такой вот парадокс, который лежит в самом начале нашей сознательной жизни” (стр.452, стр.453). Взгляд, которым мы смотрим, - не пуст.
И предсказание будущего - называние прошлого в качестве метафоры будущего. Поэтому изречения пророков специфически метафоричны и требуют “привязки” к текущему моменту.
Интервал “между тем, что есть и не извлечено, и этим же, но извлеченным и узнанным” (стр.453) не может быть сжат или растянут, замещен другим отрезком времени. “То есть времена не являются гомогенными отрезками - время события необратимо” (стр.453). Более того, это время уникальное для каждого, индивидуализирующее каждого. “Нужное для того, чтобы узнать себя. И кому это удастся, - удастся познать вселенную” (стр.453).
Познать себя чисто рассудочным путем невозможно, так как от собственного пространства душевных состояний мы отделены экраном. Путь к себе проходит в особом пространстве - это путь прохождения. Этот путь мы проходим скачками, не по прямой, не простым приращением нашего движения, простым приращением единицы того же рода. “Или, иначе говоря, берем факт, то есть содержание опыта вместе с фактом его извлеченности в измерении понимания. ... И таким образом воссоединяемся с прошлым” (стр.454).
“Очевидность тоже есть мнимое знание в
действительности не знающего. Но от незнания к знанию нет прямого перехода. В
случае живой истории. Нельзя прийти к знанию, узнав еще что-то, и еще что-то...
Тайна разрывает очевидность и всегда врывается - как немыслимая и
бесчеловечная” (стр.454). “Появляясь,
она отнимает у нас мир. Истина появляется и в то же время отнимает у нас мир, в
котором мы могли бы ее держать, и тем самым - она есть продолжение и завершение
мира” (стр.455). [Так
было и со мной.]
“Но что значит тогда “узнать самого себя?” Ведь время фактически есть иносказание о том, что узнать себя ментальной операцией невозможно, хотя бы потому, что на это нужно время. Время, внутри которого реально, или, как выражался Пруст, экспериментально совершилось бы что-то, когда мы действуем, ведомые экспериментальной верой” (стр.455).
“Гениальный француз Шарль Фурье в своей утопии “Нового любовного мира”, исходя из родственного Декарту и Прусту понимания человеческой природы и ее интенционального характера и руководствуясь французской манией понимания желаний, пытался показать, как может быть построен мир, чтобы в нем человеческое существо действительно могло раскрыть, проявить себя. И наоборот, почему существует мир, в котором этой возможности нет, то есть где фактически нет возможности истории. Такой мир Фурье называл миром цивилизации, врагом которой он был” (стр.455). А пример для своей книги Фурье выбрал из русской истории. Он считал, что садизм помещицы Салтычихи был проявлением подавленного ее лесбиянства. Не было общественной структуры, “внутри которой возможен эксперимент в том числе и лесбийского образа жизни” (стр.455), что дорого обошлось крепостным девкам Салтычихи. “А утопия всегда строит мир реализованных страстей. Узнать себя можно лишь в пространстве раскупорившегося движения, которое должно быть реальным” (стр.456). Лишь проделав реальные движения, “можно в конце концов получить на своей стороне какой-то осадок или выпадение опыта в кристалл - и тогда мы узнаем себя” (стр.456).
Итак, нас интересуют основное и первичное понятие нашей психологии - характеристики изменения. “В них локализуется именно изменение, или, иначе говоря, связанные с ним психические явления, взятые в движении. Объемная психология отличается от психологии планиметрической тем, что она берет эти вещи в движущемся изменении. В этой области и происходит расцепление нашего фетишизма (где мы собственные душевные движения приписываем свойствам объекта), и вслед за Прустом мы обнаруживаем внутри себя целый мир реальностей. Мир, в котором реально складывается наша судьба” (стр.456).
“В новой области мы, конечно, не имеем дело с тождественностью “я” - этой судорогой сцепления нас с самими собой, когда больше всего мы боимся потерять именно свое бесценное тождество. Мы всегда хотим уважать себя - у нас нет другого выхода. Но беда в том, что очень часто даже целые картины мира, в том числе специальные теории, строятся по закону этого внутреннего механизма уважения к себе: мир должен быть таков, и я стремлюсь к такому миру, в котором я мог бы жить, как уважающий себя. Это самое страшное сцепление, которое работает в человеческой психике, и особенно оно страшно, когда выражается на уровне социальных движений, классовой борьбы и тому подобных вещей” (стр.456, стр.457).
Хотеть уважать себя - означает и заботу об адекватности картины мира в своем сознании, дорого нам давшейся, оставляющей нас беспомощными при своем крушении. Что же до социальных движений, то сведение их оснований к психологии с подведением черты на этом уровне неожиданно легковесно для ММ. Оправданием может служить только своеобразие исторического момента - начала перестройки в СССР.
Хорошо, когда мысли поддаются обсуждению, доказательству, опровержению, сопоставлению с фактами, и “поэтому они вариабельны в зависимости от контекста” (стр.457). ММ рассказывает о молодых студентах-коммунистах, которые ценой минимального труда “купили ясную картину мира, в которой есть капиталисты и есть пролетарии, и между ними идет классовая борьба. И они ни за что не позволили бы никому эту картину разрушить, поскольку тогда нужно было бы начать трудиться. А когда начинаешь трудиться, то теряешь блаженное единство с самим собой” (стр.457).
Необходимо движение желания, необходимо пространство интерпретации, в котором может поместиться история промежуточных состояний, - и тогда возможно понимание и - любовь.
Пруст говорит в этой связи о “имматериальной реальности” поцелуя и “стереоскопе”, открывающем живой объем образа заинтересовавшей нас женщины.
Вся душевная жизнь замешана на безначальных пафосах. “Нельзя попасть в точку, из которой, в каком-то абсолютном смысле, мы увидели бы контакт между внешней реальностью самой по себе и нашим отражающим аппаратом чувствительности и тем самым локализовали бы и определили произошедшее. Поскольку все всегда уже интерпретировано” (стр.459).
Психоанализ исследует проблему бессознательного и показывает, что разница полов, например, “не является фактом, а становится фактом, так как для ребенка этого различия не существует. ... Фактом станет лишь то, что появится перед взором ребенка после работы его фантазии о своем происхождении, после выяснения, откуда он и так далее. То есть событие факта лежит в конце психической проработки, пространство которой отделяет нас от непосредственного, прямого видения фактов. То, что мы видим в качестве фактов, не есть факты внешнего мира” (стр.459).
Пруст говорит, что реальность ментальна по своей природе. “Определенность факта вещи получают только в континууме бытия-сознания. ... Лишь в этом измерении устанавливается непрерывность и, наоборот, ее нет вне этого измерения. В том числе нет непрерывности “я”. ... Повторяю, непрерывность мы устанавливаем (если устанавливаем), лишь приплюсовывая еще одно измерение - измерение психической проработки” (стр.460).
Можно говорить о непрерывности мышления, реализуемого в форме последовательной смены контекстов.
“Пока мы находимся в рамках тождественного “я”, у нас вообще нет достаточных оснований, чтобы отличить память от того, что приснилось. Эти достаточные основания компонуются совсем в другом срезе и свою определенность приобретают лишь тогда, когда они взяты вместе с измерением истории или с измерением смысла” (стр.460).
Пруст утверждает, что “мы фактически всегда живем в совершенном неведении относительно того, что любим” (стр.460). Пруст говорит об “аквариуме”, “стеклянной перегородке”, “белом листе бумаги”, “тропинках”, размышляя о закрытости от нас самих нашего душевного мира и движении в пространстве состояний.
Нет такого даже самого худшего существа, которое для кого-нибудь не было бы самым сладостным - и это не в силу качеств объекта, другим людям будто бы невидимых.
Еще одна метафора в романе Пруста - внутренняя часовня - “павильон души”. “Он начинает с образа аквариума, а потом этот образ перерастает в часовню...” (стр.461). Человек часто выглядит как рыба в аквариуме, не имея представления о рыбоводе за стенкой, который в фатальный момент может выдернуть рыбку из Среды, где она любила плавать. “Глубокая, упрямая, приводящая в замешательство слепота” иногда характерна для целых народов. “Точка времени, в которой со мной что-то случается, в моей перспективе этого слепого мира не определена, - меня могут вытащить из воды в совершенно непредвиденный момент, не связанный с моей жизнью в воде” (стр.462). В жизни сплетня часто выполняет роль связной между мирами по обе стороны стекла аквариума.
“Бедный де Шарлю”, пребывая в аквариуме своего неадекватного мира, “заходил иногда помолиться (помечтать) в воображаемый павильончик (или часовню)..., и этот павильон, как выражается Пруст, был “украшен надписями”, льстящими его самолюбию” (стр.462). И у каждого из нас есть два таких павильона: один напротив другого. Об одном мы знаем - это в нем есть надписи, льстящие нашему самолюбию. А вот другой - который мы не знаем, украшен надписями, которые могли бы нас напугать. Там - “гнусные надписи неожиданной враждебности”. Эти миры не синхронизированы.
“Большой проспект общих желаний” остается позади, когда человек собственной душевной проработкой образует пляж между объектом желания и собой, заполненный индивидуальной историей смены своих состояний. Это уже не общий проспект, а индивидуальная тропинка, с которой перейти на другую нельзя. “Работает закон непересекаемости путей в пространстве состояний” (стр.464). А “большой проспект” виден нам лишь со стороны - в общем смысле слова. Предметы желания не взаимозаменяемы.
БИГЛОВ Ю.Ш. КОНСПЕКТ ЛЕКЦИЙ О ПРУСТЕ МЕРАБА МАМАРДАШВИЛИ
С ЗАМЕТКАМИ ЧИТАТЕЛЯ, ИСПОВЕДУЮЩЕГО
ДЕЯТЕЛЬНЫЙ ПЕССИМИЗМ г.Белгород, 2000г.
