“В начало просится признание. Если я вообще
что-либо узнал, достойное этого названия, то только в юности и только в свете
опыта - таком слабом и колеблющемся! - который французы странным образом
называют “невозможной любовью”. ...
Родовые и дружеские
кланы. Наш салон и аристократия - Стол и мир. И наши денди, светские знаки
приличия, ритуал и фигуры.
Но где истина? Что
значит эта древняя, но живая сила Стола, ее дух воодушевления? И почему я не могу? Ни праздника, ни радости жизни, так
артистично инсценируемой, не чувствую и быть таким же - не могу. Почему? А как
завидовал, как хотел! Как я хотел быть
принят в грузинских “домах”, быть таким же!
Мы принадлежим друг
другу - и этого никогда не будет. Я грузин - и не был грузином. ...
А может быть потому, что философ - всегда шпион? Гражданин “неизвестной Родины” и ее свидетель в Этой?...” (стр.8). В этом отрывке речь идет о древних традициях грузинского Стола, где “любое событие превращается в праздник, в пир, несет с собой радость” (стр.8). Но юный философ, всей душой стремясь погрузиться в мир грузинского общества, не смог отказаться от своих “почему”.
Читал Монтеня, Монтескье, Стендаля, Руссо. Но понял - и французом не быть. Осталось сладко-тоскливое чувство...
“И вот, прожив большую часть жизни, ... я решил все это выплеснуть в книге. Что-то в ней может задеть читателя и на что-то надоумить в лабиринте собственного опыта и застрявших в глазах привидений, а что-то - совсем пройти мимо и быть неинтересным. Но в последнем случае, поскольку каждый - читатель самого себя, ему просто нужна другая книга” (стр.9).
“Читать в себе! - единственное, что я могу сказать. ... Или предложить записную книжку самого себя, в которой я снова с любопытством читаю, - с помощью Пруста” (стр.9).
“Бредовое и космато-перепутанное сознание,
как всполохом прерываемое взлетающими птицами песни: но где мы? кто мы ? Я
никогда не смогу быть грузином - как у Пруста: никогда не смогу быть писателем.
В последних словах разумеются “последний суд” и “ад”. Если воскресаем, то уже в этой жизни. Новая жизнь, новый мир - здесь. Все по эту сторону. Жизнь полна парадоксов и апорий. Силы жизни уничтожают жизнь. И случай, встреча - по благодати. Не дай Бог, по рангу. И поэтому - “последний суд”, раз все по эту сторону, и вы - в истине. Что мог” (стр.9). [ В этом абзаце - знак намерения откровения. И - нерасшифрованные намеки на личные обстоятельства. Каждый поймет по-своему: “Силы жизни уничтожают жизнь”.]
“Гомогенный кусок человечества на
бодлеровском “балу черепов”. Короткий пролет к Солнцу, о котором сказано у
Спендера.
Ничто не избавит нас
от боли и страдания - и непоправимого. И ничто не убьет радость, не растворит
ее сладко-тоскливую и гордую, кристально звонкую ноту. Ибо радость и
сострадание - две стороны одного. ...
Я понял смысл грузинской трагедии. Если тяжел, серьезен - еще не свободен. Торжествующий полет птицы - вопреки всему. Настолько несоразмерный водоворот, что смешно. А человеку невыносимо быть смешным. Чудо - за пределами отчаяния. В другой новой жизни. Комедия невозможной трагедии. Мир не прекрасен, и не моя серьезность его спасет. Философия должна реконструировать то, что есть, и оправдать это “ (стр.9, стр.10).
Это написано в январе 1990 года. [Было это в СССР, на заключительном отрезке его короткой истории. ММ, как и почти все его советские современники, нес в себе внутреннего цензора. И старался убить или хотя бы обмануть его. Кое-где эта борьба выплеснулась на страницы книги словами абсолютного неприятия одного или задиристым и безоговорочным провозглашением другого. Никто не свободен от своего времени.]
БИГЛОВ Ю.Ш. КОНСПЕКТ ЛЕКЦИЙ О ПРУСТЕ МЕРАБА МАМАРДАШВИЛИ С ЗАМЕТКАМИ ЧИТАТЕЛЯ, ИСПОВЕДУЮЩЕГО ДЕЯТЕЛЬНЫЙ ПЕССИМИЗМ г.Белгород, 2000г.
