ММ предлагает мысленно отрешиться от известных классификаций (мистика - рациональное; поэзия, литература, искусство - наука, философия и так далее). “Попробуем это забыть, вынуть из головы все эти классификации и ощутить себя в положении человека, который просто живет своей жизнью” (стр.301). Ведь на каком-то уровне индивидуального сознания все совмещено. “На каком-то уровне сознания, - а на этом уровне решающие жизненные проблемы и существуют, - все дано в некотором синкретическом виде” (стр.301).
“И так посмотрев, мы начинаем понимать, что это мистическое ощущение есть, конечно, попытка человека вернуться и возобновить, возродить некое элементарное чувство жизни как чего-то, по определению, несделанного и незавершившегося, что пробивает себе дорогу нетвердым и шатким путем от- и внутри сделанного и как бы уже случившегося мира” (стр.302). Этот путь человека заранее не проложен, но вперед проецируется “некая живая основа”. Человек “как бы подкладывает себя под то, что будет. И то, что будет, - будет лишь в той мере, в какой перед тем, что будет, буду я. Это и есть ощущение неслучившегося мира” (стр.302). То есть я не могу эффективно управлять будущим, но то, что произойдет, и как это произойдет зависит от моего сегодняшнего состояния. И что я смогу понять, как пойму будущее тоже зависит от моего сегодняшнего состояния.
В мире и в языке есть события случившиеся и события неслучившиеся. “И самая интересная категория событий - неслучившиеся, хотя во втором мире, в мире названий и языка, мы воспринимаем их как случившееся” (стр.302). Вечно длится агония Христа в сознании верующего христианина, хотя мы считаем, что Христа распяли и его агония случилась. Существует категория таких событий. “На своем языке Пруст называл это поэзией. Я называю это философией” (стр.302). Эти длящиеся в сознании образы составляют личность.
Жизненная задача - за пеленой поверхностных явлений найти себя. “То есть точка выхода к действительному себе есть точка обмена своего индивидуального, психологического “я” на универсальную душу” (стр.303). [Что такое “универсальная душа” у Пруста и у ММ? Вероятно это обозначение того, что разные личности людей составляются в какой-то части одним набором длящихся в сознании событий.]
“Есть такие явления нашей психики, которые умирают в своем использовании. Эти явления всегда обозначены словами. Вот я услышал пение человека, но мое восприятие уже умерло в том, что я сказал: идет поющий человек” (стр.303). “Гуссерль называл это “натуральной картиной мира”: в ней, во-первых, есть ощущения и, во-вторых, есть операции соотнесения ощущения с некоторыми предметами, полагаемыми в мире, которые эти ощущения производят. Акт узнавания за ощущением предмета растворяет ощущение. ... Но это и означает как раз, с точки зрения поэзии, - жизнь в мертвом мире” (стр.304).
Но явление может выступить как знак чего-то другого. Когда мы, услышав характерный шум, говорим “Проехала машина”, то мы совершаем редукцию. “В действительности мы воспринимаем не вещи, не предметы, а воспринимаем предметы в терминах и в свете их названий. То есть начавшееся восприятие имеет дело с готовым миром, или, что то же самое, - с мертвым миром” (стр.304). С другой стороны, готовый мир названий сам есть редуцированный мир. И, продвигаясь к смыслу, к пониманию, приходится на самом деле “редуцировать редукцию, провести вторую редукцию, оживляющую сам феномен, который говорит сам по себе” (стр.305). Так материя музыки или мелодии “складывается из феноменальных звуков, но не из звуков-знаков” (стр.305). Звук-знак есть, например, знак движения смычка по струне или, далее, знак прибоя. А вот музыка “складывается из звуков феноменальной материи. Теперь мы имеем еще один термин: феноменальная материя. Она есть то, из чего компонуются некоторые вещи, называемые произведениями” (стр.305).
Эстетические взгляды ММ: “Сейчас модно применять семиотические теории к анализу произведения искусства, но, с моей точки зрения, это чистейший бред, не имеющий никакого отношения к сути дела… Потому что если рассматривать материальные элементы произведения искусства как знаки, то это были бы весьма неэкономные знаки, весьма неэкономный способ коммуникации и сообщения. В качестве знаков они вообще нелепы, не удовлетворяют ни одному требованию, которое предъявляется к знакам” (стр.306).
Феноменальная материя произведения исчезает в знаках, которые уже есть, “поскольку каждый раз уже многое случилось в мире, мы - в потоке, и никогда не находимся в начале” (стр.306). Бессмысленно пытаться восстановить живое ощущение, вновь и вновь возвращаясь к тексту или к дереву, к цветку. Получится дурная бесконечность, в тексте - дурная бесконечность описания. Переключение внимания по своему желанию не возвращает живое восприятие. Но за самим этим переключением “скрывается нечто, что непрерывно, что находится как бы внутри и что мы не видим - где внимание и выбор непроизвольны” (стр.307). В этом “нечто” каждый акт характеризуется свойством уникальности. Эти акты составляют путь ищущего себя в мире, “и из этих актов строится произведение искусства, его материя. Хотя в конечном изображении, будь то живописное изображение или книга, мы опять имеем дело со знаками” (стр.308).
ММ поясняет, что такое универсальная душа, на которую обменивает свою индивидуальную душу художник. “Универсально то, что живет непрерывным образом, чтобы движение нашего глаза, переходящее с предмета на предмет, не было произвольным движением, не имеющим отношения к предмету” (стр.308). “В некотором слое моего сознания не я перевожу глаза, а перевод мною глаз есть форма движения чего-то другого. ... Это - не в вас и не во мне, а между нами. В каком-то другом измерении. Универсальная душа, лежащая в другом измерении” (стр.308).
Другое измерение, в котором предопределено мое поведение (включая переключение внимания), это просто внешний мир. В этом мире возникло, существует и исчезнет человечество, никак не признающее себя законопослушной частью мира. А в этом мире объективно предопределена невыключаемая функция мозга - постоянно идущий оптимальный выбор следующего шага, оптимальное инвестирование своей жизни. Критерий оптимальности лежит за пределами индивидуальной человеческой души, за пределами индивидуальной человеческой жизни. Максимизируется потенциал человечества.
“Проблема Пруста и любого художника, любого мыслителя, просто человека состоит в том, что жизнь или живое не укладываются и не содержатся в наблюдаемых измерениях” (стр.308, стр.309). [ММ и его “любой художник”, “любой мыслитель”, “просто человек” пытаются и не могут обнаружить в наблюдаемых измерениях специальные законы для жизни и живого, освобождающие это живое от общих законов мироздания, а человека - от общих законов живого. Но таких освобождающих законов нет для живого ни в каких измерениях. А так бы хотелось чего-нибудь, бессмертия души, например...]
“В привилегированные моменты нашего прикосновения к когитальной материи, из которой состоит универсальная душа, мы, замечает Пруст, чувствуем, во-первых, что несомненным образом (это говорил еще Спиноза) бессмертны. Это и есть бессмертие души. Но не моей эмпирической, психологической души. ... Религия всегда говорит на языке готового мира, а мистика как эзотерическая часть религии говорит на языке, который я пытаюсь воспроизвести и который есть одновременно язык поэзии, язык философии и, более того, - для меня это очевидно, - язык нашей действительной жизни” (стр.309). При этом мы “не только, по словам Пруста, знаем, что бессмертны как части универсальной души (как бессмертна половая клетка), но и, во-вторых, ощущаем себя абсолютными существами. Это и есть точка переживания абсолюта. ... Мы в абсолютной истине” (стр.309)
Бессмертие половой клетки - ограниченное бессмертие. ММ таким образом уходит от включения в свои представления настоящей смерти и смерти вида человек, которые только и могут дать ключ к пониманию объективной предопределенности субъективного. А без этого ключа абсолютная истина недостижима, если она достижима вообще, если разочарование не обязательно следует за откровением.
“... Мы в абсолютной истине. Так что, когда мы говорим, что абсолютная истина недостижима, это неточно или просто неверно. Когда истину представляют себе так, что есть некая якобы вне нас лежащая истина, а мы по асимптоте, прибавляя одну относительную истину к другой, бесконечно приближаемся к ней, никогда ее не достигая, - то эта бредовая эволюционистская картина никакого отношения к действительной реальности нашей сознательной жизни не имеет. Не так мир устроен и не так устроено познание” (стр.309). [Называя идею последовательного асимптотического приближения к абсолютной истине бредовой, ММ натыкается на собственное не раз упоминаемое соответствие качества языка и степени истинности высказывания. Увы, за откровениями относительных истин всегда следует разочарующее открытие остающегося до абсолюта непроходимого одним броском пространства. Не было другого в истории человечества. Лишь патологическое зацикливание на относительной истине делает ее абсолютной в сознании индивида.]
Художник должен быть готов “с полной энергией встретить молнию импрессии” (стр.310), а не растрачивать свою энергию на преходящие полуобморочные восклицания, отвлечения. Нужно привести себя в “нулевую точку”, где уже не действуют отвлекающие факторы реального режима жизни. Но мы не можем, не способны “все время пребывать в наших истинных состояниях - они рассеиваются” (стр.310). “И тогда способ пребыть в них, сделать так, чтобы та мгновенная импрессия, которая молнией сверкнула как знак в этом мире того мира, лишь один, чтобы она проросла и прорвалась через меня, моим трудом в произведение. Тогда, говорит Пруст, можно вообще и не думать о смерти” (стр.310).
Суть искусства и жертвы художника состоит в переключении на бесполезное. Это трудно, трудно отвлечься от решения проблем поддержания жизни. Это - жертва, так как время идет не на поддержание жизни, безвозвратно теряется. Это переключение не может быть слишком продолжительным. Но только так можно выйти на решение универсальных проблем. Более того, если происходит переключение на бесполезное, то трудяга мозг без понукания начинает искать оптимальные решения для проблем, выходящих за круг интересов индивида. Откуда он берет критерии оптимизации? Да из мира небесполезного, из повседневной практики, бесконтрольно переносит индивидуальный опыт решения в мир бесполезного. Тут и открываются ему истины (решения), которые чаще всего невозможно реализовать. И тогда они легко признаются абсолютными истинами и идеальными решениями, закрывая собой путь к совершенствованию. Насыщение, покрытие защитной пленкой окисла. Возвращаясь к решению повседневных проблем, мы склонны завышать качество результатов в области бесполезного.
ММ говорит, что природе мы принадлежим лишь той частью, которая занята повседневными проблемами. Но людьми нас делает другая часть, способная на живое восприятие, на мистическое чувство, оживляющее мир. Эту нашу часть составляют органы жизни, которыми могут быть произведения - произведения искусства или технические произведения. Идеал : “родиться еще раз так, чтобы тот, кто родился, родился из Слова. Из структуры предложения. ... Не слово о жизни, а что-то, что, родившись, совершенно иначе организует акты нашего внимания, акты извлечения вывода, акты выбора предметов нашего внимания и так далее” (стр.311). Тогда откроется взгляду бесконечность, но это тяжело, это травмирует, это “жало бесконечности”.
“Метафизический роман”, “метафизическая поэзия”, “метафизический театр” - корень их в “определенном бесконечном”. Неопределенное бесконечное бесформенно, а произведение имеет форму, оно живое - из него нельзя произвольно выхватить кусок. [“Бесконечное” - вероятно, потому, что способно внутри себя рождать себе подобное (если прорастет в читателе, зрителе).]
“А в жизни не бывает остановки, не бывает отдельно материала мысли и акта мысли об этом материале. Когда я делаю какой-то предмет, я использую инструмент, и его использование есть профессиональное умение, отличное от самого материала. Поэтому искусство мы рассматриваем как профессию, а не как орган жизни. ... А теперь представьте себе такие акты искусства, которые не отделены, ни в пространстве, ни во времени, от жизни того, что является предметом и материалом искусства. Так вот, древние называли то, что неотделимо, то, от чего нельзя отвлечься и что тем самым представляет какое-то самостоятельное замкнутое целое - определенностью, а все, что не имеет критерия остановки, добавляется само бесконечным перечислением - неопределенностью или бесконечностью. И для Пифагора удары того, что есть целое, доходят только молниями, молниями нашего сдвига, когда мы выпадаем из автоматического природного режима рассеивания. Как же мы можем удержаться? То, что удерживается или хочет удержаться, отливается в форму произведений, определенных конструкций. Такой конструкцией была, например, античная трагедия” (стр.312). Понятая таким образом трагедия была не предметом искусства, а другой жизнью. В этой другой жизни - свое время и пространство, структурное время произведения, синтетическое время и пространство сюжета. “То, что в нашем мире разделено, - там собрано. Произведение есть способ собирания в другом времени и пространстве” (стр.312).
Произведение собирается все же из “законсервированных” феноменов, а не синтетических (восстановленных) компонентов. Жизнь в произведении - это жизнь призраков. Эта жизнь легко прорастает в сознании читателя, если “консервы” качественные, не видно явных отличий от живых. Воспринятые картины мало отличимы от воспоминаний, начинают взаимодействовать с другими объектами сознания, влияя на выбор оптимального поведения. Прорастание синтетических компонентов произведения в сознании читателя ненадежно, но идет легче в детском сознании, где беднее среда, в которой синтетическим образам предстоит жить. У писателя шире набор средств при построении синтетического образа, но проблема приживаемость оказывается острой.
В чем смысл произведения? В возможности преодолеть природные ограничения. “Своими физическими, природными глазами я вижу одно, а глазами произведения я вижу другое. Глубже, иначе вижу. То, что не вижу естественными глазами, я вижу изображениями - они мои глаза, мои органы. То, что я могу понять через Эдипа, это не то, что я могу понять без него своими собственными мозгами. В этом смысле я думаю не об Эдипе, не о Прусте, - но Прустом думаю о чем-то. ... И жало бесконечности есть эта бесконечность мысли, рождающей другие мысли. Что такое бесконечная мысль? Это мысль, которая не исчерпывается в акте мысли. Я говорил вам: восприятие, обозначенное знаком, умирает в знаке. А мы находимся в рамках феноменальной материи, там нет этой смерти, там восприятие бесконечно воспроизводит свой собственный источник впереди себя. Мысль рождает бесконечное число мыслей, оставаясь, я подчеркиваю, определенной мыслью. ... Назовем это условно живой бесконечностью, в отличие от хаотической, гомогенной количественной бесконечности” (стр.313).
ММ усиливает развиваемые представления о сущности произведения, приводя возможные интерпретации “Гамлета” Шекспира. Гамлет - поэт и мистик. Для него предшествующими событиями уготовлено место в стандартной цепи кровной мести. Но Гамлет “хочет, чтобы его действие не было заполнением заранее заданной ячейки. Гамлет - живой, и если он что-то делает, то хочет, чтобы началом этого действия был он сам” (стр.314). И “он ставит трагедию, чтобы самому узнать - и он узнает, структура производит смысл. И тогда он действует” (стр.314).
ММ о роли метафоры в произведении: “Это острое жало бесконечности есть жало завершенной формы. Такой, элементы которой содержат критерий, где остановиться. И Пруст завершает в другом месте свою мысль так: можно бесконечно описывать, но художник метафорой сковывает не связанные между собой два звена, и эта метафора есть остановка, символическое соответствие, correspondance” (стр.315). А живое останавливается, завершая себя (завершение строительства спиралевидной раковины улиткой), “если бы улитка делала еще один виток, это была бы другая улитка, .. другой ... облик - а облик всегда завершен” (стр.315). “А вот метафора, по Прусту, прерывает эту дурную бесконечность. Ее прерывает внутренняя структура аналогии, та, которая в совершенно разных предметах производит один и тот же эффект” (стр.315).
Метафора - результат состоявшейся классификации ситуации по возможной на нее реакции. Разнородность сопоставляемых объектов, относимых метафорой к одному классу, возможна из-за ограниченности набора реакций. Еще один источник эффективности разнородных сопоставлений - в универсальности процессов мышления относительно осваиваемой информации, которая сама является следствием постоянства и единственности решаемой мозгом задачи - оптимизации поведения индивида.
Герой Пруста или сам Пруст, слушая Альбертину, вдруг решает: Альбертину можно поцеловать. “А что значит: решил, что можно поцеловать? Переведем на наш язык. Это значит - остановка. Он же не стал добавлять еще этот элемент, другой и так далее. Нет, он извлек мысль” (стр.316). Это стало возможным вследствие когитального присутствия, ангажированности, ветра желания Пруста, надувающего щеки Альбертины. Нет желания, и вы не увидите эти щеки.
Пруст остановил накопление фактов, когда информации стало достаточно для классификации ситуации. Он выбрал действие, создал форму. В условиях ограничения времени и отсутствия полноты информации был риск ошибки.
В жизни ситуация выбора - обычна. Идет время, нужно найти решение. Где критерий остановки? “А я должен ее завершить, я ведь не могу бесконечно думать. Истина находится в ситуации моей раскоряченности между двумя вещами: между бесконечностью задачи и конечностью пространства и времени моих операций, умственных действий. Ибо в каждый данный момент для любого суждения я не имею всех необходимых для него оснований. ... Следовательно, я должен делать выбор в ситуации невозможности перебора всей полноты относящихся к делу причин, оснований, фактов и тому подобное. Заменой этой возможности пройти бесконечность является пространство метафоры, или аналогии” (стр.316). Метафора спасает. “И одновременно она же есть стиль. Тот стиль, который есть человек. Но не в обычном смысле слова, а в том, что стиль производит автора произведения” (стр.316).
Стоит добавить, что процесс подачи метафоры характеризует уровень требовательности (автора) к точности (надежности) метафоры. Этот уровень требовательности к качеству (надежности) выбора реакции является вообще одной из важнейших психологических характеристик индивида.
БИГЛОВ Ю.Ш. КОНСПЕКТ ЛЕКЦИЙ О ПРУСТЕ МЕРАБА МАМАРДАШВИЛИ
С ЗАМЕТКАМИ ЧИТАТЕЛЯ, ИСПОВЕДУЮЩЕГО
ДЕЯТЕЛЬНЫЙ ПЕССИМИЗМ г.Белгород, 2000г.
