ММ продолжает рассматривать два различных мира: “мир свойств и качеств, в котором мы живем, совершая какие-то неангажированные рассудочные акты” (стр.382) без риска для своего бытия, и другой мир, картина которого еще не сложилась (в лекциях).
Есть эссе Пруста “О чтении”. Отношение к книге может быть фетишистским, а может включать “своего рода инициацию, когда сама книга или ее чтение еще не является духовной жизнью, - действительная духовная жизнь начинается где-то после порога чтения, в результате контакта с другой мыслью” (стр.382, стр.383). Пруста “интересует на самом деле то, что является впечатлением, или, иначе говоря, текстом” (стр.383).
“Вспомните, что в классической традиции природу рассматривали как книгу, написанную на определенном языке, которую мы должны прочитать. То есть текстовые образования рассматривались, как порождающие какие-то события в нашей жизни” (стр.383). Но в этом у книг нет привилегии. Пирожное “Мадлен” способно в известных обстоятельствах вызвать не меньше впечатлений.
“А владение книгой как идолом - и здесь я как раз хочу ввести прустовскую тему фигураций - означает переместить свои отношения с духовной жизнью на сопровождающие духовную жизнь фигурации” (стр.383).
Что такое фигурация, ММ поясняет на примере любви героя к Альбертине. Предмет любви (действительный) находится за Альбертиной, это - отношение к богине времени или богине собирания. “Ускользание от нас собственной жизни ужасно, однако если есть ценность собранности жизни, и она есть твое предназначение, которое уникально (вместо тебя никто этого не сделает), в нем нет разделения труда, нет растяжки во времени (нельзя перенести на завтра, нельзя надеяться), ибо мир устроен внутри мига или точки предназначения, - тогда Альбертина и есть фигурация этого предназначения” (стр.384).
“И у книги есть фигурации. Это и сама книга, и все, что ее окружает, принадлежность мыслей такому-то автору, и попытка владеть ими, как готовыми истинами в процессе пассивного чтения” (стр.384). Но можно превратить книгу “в живую часть своей души, когда - книга ли, полет птицы или Альбертина - становятся живой частью нашей души в той мере, в какой мы в точке восприятия можем воссоздать себя как автора восприятия и тем самым включиться в бесконечную длительность творческого акта” (стр.385).
Воссоздать себя как автора восприятия при чтении книги означает включиться в особую коммуникацию с автором текста, возможно, через сотни лет и тысячи километров.
Автор в творческих муках строил наилучшую (оптимальную)последовательность словоформ. Какими критериями он при этом руководствовался, сейчас безразлично. Важно, что эти критерии были индивидуальными и сильно зависели от душевного состояния автора в минуту творчества. В результате текст зафиксировал в специфическом виде последовательность душевных состояний автора, и эта запись наложена на текст.
Читатель, воспринимая затронувший его текст, моделированием на собственном теле подбирает такое собственное душевное состояние, для которого предъявляемая последовательность словоформ оказалась бы оптимальной. У читателя учащается дыхание, текут слезы или он смеется, прислушиваясь к самому себе.
Фактическую сторону событий и описаний воспринимаемого текста грамотный человек извлекает автоматически. А вот наложенную запись душевных состояний автора удается прочитать не каждому и не всегда.
Такая же специальная коммуникация возникает и в других видах искусства. В музыке этот канал становится основным, является содержанием музыкального творчества.
Полнота духовной жизни зависит “не от богатства окружающего мира, а от того, во что мы вложились перед этим” (стр.385). Чтение лучших книг не обеспечивает само по себе приобщение к богатствам духовной жизни человечества. Библиофильская концепция утверждает противоположное.
Парадоксальная мысль: “мы можем понять, если уже понимаем” (стр.385). Если своя душа бедна, то понять нечем. Нужен материал конструкции души. Тогда возможен “синтез сознательной жизни, которая является синтезом живого, если мы продолжаем жить в наших актах. ... А прустовская проблема, как и вообще проблема психологии, есть проблема живых актов и условий, на которых живое воспроизводится и длится” (стр.386).
“В психологии это принято называть высшими функциями психической жизни - ценностями, моральными качествами. Скажем, совесть, честь. Если я считаю честь ценностью и стремлюсь к чести, то это означает только одно - во мне она уже есть” (стр.386). То есть эти функции безначальны, беспредметны, не имеют “никаких практических, утилитарных, заинтересованных основания. Все моральные явления, - а они существуют реально и объективно, - безынтересны. ... Ни одна гедонистическая или натуралистическая концепция, ни одна концепция психики и моральных явлений как явлений психических не объясняет, не может объяснить их в принципе” (стр.386).
Утверждение, что все моральные явления безынтересны, представляется поверхностным. Они во многих случаях бесполезны и даже вредны для существования недолговечного индивида, но полезны, важны и являются результатом самоорганизации и отбора на уровне вида, популяции.
Утверждение о безначальности моральных явлений верно лишь ограниченно. В их бытование свой вклад вносят врожденные (единые для вида) структуры мозга, но наиболее весом вклад той части знаний, которая получена “на доверии” в процессе воспитания.
“Если я понял Паскаля, а он жил триста лет назад, и понял закон устройства сознательной жизни, - значит, я сам творчески сотворил эту мысль. Сотворил, если уже понимал. Тогда есть контакт, одновременное существование одного на разных точках пространства и времени” (стр.386, стр.387).
Произведение - как послание через 300 лет. Но почему утверждается, что воспринятое уже было в моем сознании? Может быть я построил это в себе в момент восприятия? На основе бессознательного стремления наращивать потенциал вида.
Есть эфемерная мысль, то есть мышление в терминах свойств и качеств. Чтобы добраться до истины, нужно преодолеть уровень эфемерной мысли. Истина всегда другого порядка, чем то, что видно поверхностным взглядом. Мы застреваем на красивых фразах. А истинным “может быть лишь то, что требует интерпретации, возникает на ее основе” (стр.387).
Но человек боится видеть истину. “Действительное промывание мозгов - это то, что мы делаем сами посредством орудия надежды” (стр.387).
“Но истиной нельзя обладать, она должна воссоздаваться в каждой точке и по всем частям. И это воссоздание называется интерпретацией” (стр.388). И бывает так, что для существования истины просто нет интерпретативного пространства (предполагающего свободу совести, гласность, свободу слова). А в готовом виде истины не бывает.
“На языке Пруста “истина” все время идет в сопровождении слова “опасность”. ... Или в другом месте он пишет: сам не зная почему, я позволил завлечь себя на смертельно опасный путь знания” (стр.388).
Иногда истина ошибочно отождествляется с ее фигурациями. И тогда она не опасна.
Истина нужна действительно лишь для выхода за привычку, а такой выход - инвестирование себя, на свой страх и риск. Надежда провоцирует отказ от критического шага, делает ненужной истину.
Поиск текста, требующего интерпретации, - это поиск опасности.
“Обычно мы считаем, что есть текст и есть акт его чтения, а я вам предлагаю другой вариант: текст, который складывается в качестве текста актом его чтения. Самим актом извлечения смысла” (стр.389). Читатель участвует в длящемся событии, длящемся дольше, чем индивидуальная человеческая жизнь. “Если я действительно прочитал что-то, то прочитанное в принципе не случилось до меня, оно не есть завершенное или законченное событие, - а случается вместе с моим актом чтения. И продолжает случаться” (стр.389).
Можно себе представить, что сколько бы человек ни прочло текст (в разное время), все они участвуют в одном длящемся акте, непрерывном в некотором особом измерении.
“Итак, длительность предполагает усилие. Усилие - это экзистенциальное, или, что одно и то же, когитальное понятие” (стр.390). На усилие нас подвигает желание (не то же, что и потребность), “лишь желание и любовь дают нам силу осуществить подобное усилие” (стр.390).
ММ опять опирается на существование неделимых пафосов в сознании. “По отношению к ним мы никогда не можем сказать, что есть еще какое-то начало нашей сознательной жизни. ... Стремление к ним я и называю, вслед за Прустом, стремлением к богиням” (стр.391). Это безначальное стремление выделяет предметы или фигурации, которые стоят между мной и богиней. Они вспучиваются “совершенно неадекватно своему предметному содержанию и значению...” (стр.391). Так вспучивается пешка на шахматной доске, имеющая шанс стать ферзем или поставить мат. ММ называет эти вспученные образы фигурами.
“Именно желание вспучивает фигуры, и мы видим их, а не факты. Наше внимание интенсивно сопряжено с желанием, как пружина” (стр.392). И это внимание не связано с сознательным переносом внимания.
“Ибо что такое сознание по определению? Сознание есть там, где его концептуальное содержание совпадает со знанием того, что событие произошло, то есть оно наблюдается. В этом смысле события совпадают с одновременным актом их наблюдения или, иначе говоря, они одновременны целому моей психической жизни, которая охватывается моим “я”, тождественно сохраняющимся по всем точкам” (стр.392).
Желание сужает луч внимания и вспучивает предметы, попавшие в его лучи. И эти предметы, как экран, закрывают действительность. Происходит удвоение: сначала предмет олицетворяет некое желание в нашем сознании, потом, вспучиваясь, превращается в фигуру из иллюзорного мира. Мы вдвигаемся в иллюзию. За фигурой не рассмотреть то, что предшествовало - свое желание, да и тот предмет, который вспучился.
Элементом нашей сознательной жизни является воспоминание, как знак философской работы. “Это работа поиска самого себя или движения к самому себе. ... Философия начинается под знаком воспоминания, начинается с ощущения нашего самозарождающегося сдвига в иллюзию и состоит в попытке освобождения от этого сдвига, высвобождения свободного действия” (стр.393, стр.394).
Наш ум, который должен освободить нас от иллюзии, вынужденно оперирует “элементами той же концептуализации, эмпирические основания которой закодированы в качествах и свойствах предметов... В этом смысле ум есть ловушка для самого себя. Теми движениями ума, посредством которых мы хотим разобраться (я назвал это вниманием), мы уже пойманы в ловушку” (стр.394). Выход видится в устранении из восприятия элементов знания.
“Тем самым я вновь ввожу тему мысли как длящегося действия, внутри которого нет смены состояний” (стр.394).
Продвигаясь к истине, мы прорываемся через фигуры в нашем сознании и можем обрести в себе прошлое, которое никогда не было настоящим. То есть в свое время мы не имели того понимания, которого достигаем теперь, но в отношение прошлого. “Это прошлое как таковое, и оно же - потерянное время, об обретении которого идет речь” (стр.395).
Должна существовать априорная возможность того, что мы можем что-либо почувствовать. Должен существовать в моем распоряжении орган чувствительности, как некая конструкция, некое произведение, как жизнь, построенная мной как произведение, а не спонтанный процесс. “В этом смысле произведение искусства есть орган жизни, а не просто пришлепнутый к ней бантик” (стр.395).
“Метафизическое апостериори” - так называет ММ особые предметы, которые представляют собой гнездо “виртуальных возможностей и траекторий нашей жизни и психики” (стр.395). Это гнездо может быть использовано или не использовано, унесено временем. Но совокупность этих гнезд определяет, что нереализуемо, какие возможности уже исключены нашим и не нашим конкретным прошлым.
БИГЛОВ Ю.Ш. КОНСПЕКТ ЛЕКЦИЙ О ПРУСТЕ МЕРАБА МАМАРДАШВИЛИ
С ЗАМЕТКАМИ ЧИТАТЕЛЯ, ИСПОВЕДУЮЩЕГО
ДЕЯТЕЛЬНЫЙ ПЕССИМИЗМ г.Белгород, 2000г.
